ЛИРИКА АФАНАСИЯ ФЕТА

«Откуда у добродушного, толстого офицера… такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов?» - писал Лев Толстой о А.Фете
«Лирическая дерзость»… Нельзя точнее, на мой взгляд, определить основное качество фетовской поэзии.
Через все творчество Фета, - то затихая, то громко звуча, - проходит одна отчаянная, рыдающая нота, одна звонкая трагическая доминанта, - и тот, кто не чувствует этой струны, тот не чувствует Фета, ибо все остальные мотивы находятся как бы на периферии его творчества и подключены как сеть к этой основной лини высокого напряжения.
Мне представляется Фет не идилликом, как принято его считать, не певцом безмятежных сельских радостей, а поэтом напряженным, динамичным, «дерзким». Недаром Блок цитировал Фета: «Любить есть действие, - не состоянье».
Для понимания скрытых внутренних психологических пружин поэзии Фета нужно знать некоторые факты его биографии. Исток напряженности его лирики - в драматических обстоятельствах, в трагической коллизии, имевшей место когда-то в дни его ранней молодости. Будучи унтер-офицером Кирасирского орденского полка, расквартированного в Херсонской губернии, Фет познакомился с Марией Лазич – девушкой из небогатой семьи. Они полюбили друг друга, но будущий поет, не имевший никаких средств к жизни, не смог на ней женится. Девушка вскоре погибла – сгорела от неосторожно брошенной спички; предполагают, то это было самоубийство. Всю жизнь, до конца дней, Фет не мог ее забыть. Жизненная драма изнутри, как подземный ключ, питала его лирику, придавала его стихам тот напор, т остроту, которую чувствовали все современники поэта, в том числе такие тонкие ценители искусства. Как Л. Толстой, И. Тургенев, П. Чайковский, А. Блок. Стихи: «Солнца луч промеж лип…», «Недвижные очи, безумные очи…», «Страницы милые опять персты раскрыли…», «В тиши и мраке таинственной ночи…» и др. обращены к той, которую поэт забыть не мог. У поэта был почти всегда один адресат. Его стихи – это монологи к умершей – страстные, исполненные раскаянья (он называет себя «несчастный палач») и смятения («Я рвался. Я твердил о не нашей вине, - ничего ты на все не ответила мне»). Сила чувства такова, что поэт как бы преодолевает смерть, не верит в вечную разлуку, - он по-дантовски беседует со своей Беатриче, как с живой:


Ты отстрадала, я еще страдаю,
Сомнением мне суждено дышать,
И трепещу, и сердцем избегаю
Искать того, чего нельзя понять.
Я был рассвет! Я помню, вспоминаю
Язык любви, цветов, ночных лучей.-
Как не цвести всевидящему маю
При отблеске родном таких очей!
Очей тех нет – и мне не страшны гробы,
Завидно мне безмолвие твое,
И, не судя ни тупости, ни злобы,
Скорей, скорей в твое небытие!

«Твое небытие»… Какая нужна сила чувства, какая энергия переживания, чтобы так сказать, чтобы почувствовать «небытие» как нечто позитивное, принадлежащее той, с потерей которой поэт не может примириться.
Он преодолевает смерть. Он заявляет о смерти: «Покуда я дышу – ты мысль моя, не боле». В минуту подъема он чувствует, что жизнь вечна («что жизни нет конца»).
Преодоление трагедии, сублимация ее в радость, я бы сказал, в драматическую радость, в гармонию – сильнейшая сторона поэзии Фета.
Для Фета прошлое, настоящее и будущее – это «теперь». Своей будущей читательнице , которая когда-нибудь в грядущем раскроет его книгу, он говорит, что тогда, в тот самый миг «и ты и я – мы встретимся,- теперь». В другом стихотворении: «Хотя не вечен человек, то, что вечно, человечно».
В своих теоретических высказываниях Фет от стихов требует «красоты», - он считает, что задача поэта заниматься «красотой», но Фет – поэт значительно глубже, мощнее, жизненней, чем теоретик. Красота в его стихах – это всегда преодоленное страдание, это радость, добытая из боли, красота в его стихах всегда питается живой кровью жизни.

И в эту красоту невольно взор тянуло,
В тот величавый блеск за темный весь предел,-
Ужель ничто тебе в то время не шепнуло;
«Там человек сгорел!»

Страдания, по мысли Фета, должно претворяться в гармонию. Поэзия для Фета – это «исцеление от муки», от своей личной, индивидуальной трагедии, претворение ее в гармоническую радость, в «новые откровения».

Но верь весне. Ее промчится гений,
Опять теплом и жизнию дыша.
Для ясных дней, для новых откровений
Переболит скорбящая душа.

Поэт своей личной боли становится поэтом полноты объективной жизни:

Былинки не найдешь и не найдешь листа,
Чтобы не плакал он и не сиял от счастья.

«Напряжение» - вот слово, которым определяется главное свойство фетовских стихов. Да и сам поэт ценит это качество. «В художественном произведении напряженность – великое дело». – пишет он в письме к Л.Толстому.
Жизнь берется в стихах Фета в миг его наивысшего напряжения, в момент страсти, экстатического подъема:
Одежда жаркая все ниже опускалась,
И молодая грудь все больше обнажалась,
А страстные глаза, слезой упоены,
Вращались медленно, желания полны.

Обычно стихи А.Фета – это монолог, в котором всегда напор восторга или трагедии. Нет ничего более чуждого ему, чем расслабленное повествование, инертная монотонность фельетона. Скороговорка растянутого анекдота. Его поэзия – это всегда преодоление на минуту земного притяжения, это всегда взлет, рывок, попытка подняться и заглянуть куда-то:

Одним толчком согнать ладью живую
С наглаженных отливами песков,
Одной волной подняться в жизнь иную,
Учуять ветер с цветущих берегов…

Сравнивая себя с ласточкой, обладающей «молниевидным крылом», он говорит, что его задача: «Стихии чуждой, запредельной… хоть каплю зачерпнуть». Для Фета поэзия всегда риск, он отказывается от «излишних запросов равновесия» («Опора где, чтоб руки к ней простереть?»), каждый его шаг – это дерзость.

Пускай клянут, волнуяся и споря,
Пусть говорят: что бред души больной;
Но я иду по шаткой пене моря
Отважною, нетонущей ногой.

Свое поэтическое кредо он выразил в нескольких словах: «Кто не в состоянии броситься с седьмого этажа вниз головой с непоколебимой верой в то, но он воспарит по воздуху, тот не лирик». Фета можно назвать русским «платоником». Русским Петраркой. Закрепление мига в вечности («прямо смотрю я из времени в вечность»), закрепление в неподвижности навсегда случайного, переходящего, неуловимого движения души, бытовой подробности, - характерное свойство его поэзии:

Этот листок, что иссох и свалился,
Золотом вечным горит в песнопенье.

Фет является как бы связующим звеном между классицизмом начала XIX и импрессионизмом начала ХХ века. С одной стороны, античная «неподвижная» гармония, другой стороны, «паутинки» индивидуальной психологии, конкретные крупицы быта. Для Фета идеальное есть нечто неподвижное в своей целостности, законченности, в то время как жизнь изменчива, противоречива, преходяща. Неподвижность идеала («Цель поэзии не нравоучение, а идеал». - Пушкин), классическая пластика, скульптурная лепка «антологических» стихотворений («Вакханка», «Диана») - и тут же сумятица ощущений, «и темный бред души, и трав неясный запах», тонкая фиксация минутного прихотливого настроения. Как умеет подчас сказать поэт непосредственно, наивно: «В моей руке – какое чудо! – твоя рука…» Вдруг заявить открыто и просто: «Рассказывал я много глупых снов, на мой рассказ так грустно улыбались». А подчас болезненная чуткость, нервная напряженность: «Что за звук в полумраке вечернем…»
Фетовские стихи, несмотря на строгую архитектонику и равновесие, всегда эскизны, как бы незакончены, оставляют впечатления нарочитой оборванности.
Импрессионистическое своеволие, смелая артистическая прихоть проявляются у него и в выборе динамического образа, экспрессивного сравнения: «истрепалися сосен мохнатые ветви от бури, изрыдалась осенняя ночь ледяными слезами, ни огня на земле, ни звезды в овдовевшей лазури», «За высоким, ревнивым забором», «яркие слезы», «ярче играла луна», «в грядущем цветут все права красоты», «эта мощь и дня и света» и др. Или вот, например, известное стихотворение «На кресле отваляясь…» Его автору в кружащейся на потолке тени от висящей лампы чудится стая вспугнутых грачей, а вслед за этим перед ним встает и вся сцена прощания у крыльца с уезжающей женщиной.
В выборе образов Фет бывает порой удивительно смел:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, - и плачет уходя.

Но он бывает и реалистически точен, конкретен: «В темноте. На треножнике ярком мать варила черешни вдали… Мы с тобой отворили калитку…» или «стоит красавица степная с румянцем сизым на щеках».
С лирической дерзостью связан так называемый иррациональный момент фетовской поэзии – ее музыкальность. Не смысловое сообщение, а внушение настроения. Чувство гнет логику. Фет писал: «Поэзия и музыка не только родственны, но нераздельны. Все вековечные поэтические произведения – песни… гармония – также истина… меня всегда из определенной области слов тянуло в неопределенную область музыки, в которую я уходил, насколько хватало сил моих». Чайковский писал о Фете: «Считаю его поэтом абсолютно гениальным… Фет в лучшие свои минуты переходил из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область. Поэтому часто Фет напоминает мне Бетховена».
Для стиха Фета характерны обильные параллелизмы, повторения, длинные периоды, нарастающие к концу мощные ритмические паузы. Внутренняя перекличка начала и конца, разнообразие интонации – все это составляет тот органический «замес», который выделяет фетовскую поэзию среди всей русской поэзии, ставит ее на особое место.
«Стихотворение последнее мне не так понравилось, как предшествующее, и по форме (не так круто, как то)…» - писал Толстой, получив в письме поэта сначала его стихотворение «Смерть», а затем «Никогда». «Ваше выражение «круто» - превосходно, - отвечал ему Фет.
Туго, словно пружина, раскручивается стихотворение и бьет в конце.»Стих густой, как смола» - эти слова Гоголя о пушкинском стихе можно с полным правом отнести и к Фету. Густота достигается внутренней, вязкой, звуковой инструментовкой. При сильном напоре чувств открываются шлюзы языка, «звуковые» шлюзы.

(По)д т(ен)ью сл(ад)остной (по)луд(ен)ного сада
В широколист(вен)ном (вен)ке из (вино)града.

Если записать эти стихи так, как они звучат, как мы их слышим, то обнаружатся удивительные звуковые закономерности:

По ен с-ада по-ен-сада
Вено вен вино

Или вот строка:

Прох(ладно)го она иска(ла дуно)венья

Если записать ее как читается, то получится:

Ладно лад-но

Подобными повторами, музыкальными фигурами, звуковыми «ходами» полны стихи Фета. Это внутренняя механика его стихов. У каждого из них своя мелович своим «Не верю в красоту земную» включается в спор. Ласточка из стихов Державина через стихи Фета залетела к Ходасевичу.
Фет родился в 1820 году. Он был незаконным сыном мценского помещика Шеншина, и в 14 лет узнал, что лишен всех прав, даваемых законным дворянским детям, - и только в результате долгих и мучительных усилий в 1873 году, когда ему уже было 53 года, добился права считаться дворянином. Фед болезненно переживал свое социальное ущемление, которое, как незаживающая рана, давало себя знать до самой старости. По своим общественным взглядам он был консерватором: не верил в общественные преобразования, считал, что в этом мире невозможно равенство и что гармония может быть только в искусстве. Отсюда узость тематическая его поэзии – только природа и любовь занимали его. Но в этой области он создал ценности, которые будут жить вечно.
К его тонкой поэзии, как ни какой другой, приложимы слова Гоголя: «Поэзия мыслей более доступна каждому, нежели поэзия звуков или, лучше сказать, поэзия поэзии».

Евгений ВИНОКУРОВ